Надо сказать, что Синтия, к удивлению Молли, предложила ей прочитать это письмо, если она захочет, однако Молли смутилась и не воспользовалась позволением — ради Роджера. Ей представлялось, что он, скорее всего, изливает душу одному-единственному человеку, и считала, что ей негоже будет выслушивать его тайные признания.

— А Осборн был дома? — спросил мистер Гибсон. — Сквайр мне сказал, что он вряд ли успеет вернуться. Но этот юноша так переменчив…

— Нет, его не было.

Тут Молли густо покраснела, сообразив, что Осборн, скорее всего, уехал навестить свою жену — таинственную жену, о существовании которой она случайно проведала, но больше не знала почти ничего, а отец ее и вовсе ничего не знал. Мистер Гибсон встревожился, приметив ее смущение. Что бы оно могло означать? Будто мало неприятностей из-за того, что один из драгоценных сыночков сквайра влюбился в девушку «из низших кругов»; как же тогда поступит и что наговорит сквайр, узнав про нежные чувства между Осборном и Молли! Мистер Гибсон тут же и высказал эту мысль, дабы облегчить душу от новых тревог:

— Молли, романтические чувства Синтии и Роджера Хэмли стали для меня неожиданностью; если и у тебя есть что сказать, лучше сознайся сразу, прямо и откровенно. Я понимаю, тебе неловко отвечать на подобный вопрос, но я бы и не стал его задавать, не будь у меня к тому веских оснований.

Произнося эти слова, он взял ее за руку. Она подняла на него чистые, правдивые глаза — к концу ее речи они наполнились слезами. Она и сама не понимала, откуда эти слезы, — возможно, дело было в том, что силы у нее теперь были уже не те.

— Папа, если ты опасаешься того, что Осборн станет думать обо мне так же, как Роджер думает о Синтии, то ты заблуждаешься. Мы с Осборном друзья, и не более того, — и никакие иные отношения между нами невозможны. Более я ничего не могу тебе сказать.

— Мне и этого довольно, малышка. Ты сняла бремя с моей души. Мне очень не хочется, чтобы какой-нибудь молодой человек взял да и отобрал у меня мою Молли вот так сразу; мне будет так ее не хватать.

Не сдержавшись, он вложил в эти последние слова весь жар своего сердца и был поражен тем, как подействовали на его дочь эти несколько нежных фраз. Молли обвила его шею руками и горько разрыдалась, уронив голову ему на плечо.

— Ну, тише, тише! — проговорил он, поглаживая ее по спине и подводя к софе. — Успокойся. Мне на сегодня и так уже хватило слез, которые, кстати, проливали по делу, избавь меня от них дома, где, надеюсь, дела не так плохи, чтобы их проливать. Ничего ведь серьезного не случилось, радость моя? — продолжал он, чуть отстраняя дочь, чтобы заглянуть ей в лицо. Она улыбнулась сквозь слезы; он не увидел в ее глазах грусти, которая вернулась туда только после его ухода.

— Ничего, милый мой, милый папа! Теперь — ничего. Как замечательно быть вот так с тобой вдвоем — как я счастлива в такие минуты!

Мистер Гибсон осознал подоплеку этих слов, равно как и то, что у него нет способов изменить положение, являвшееся следствием его собственного поступка. Лучше не говорить всю правду до конца — так будет легче им обоим. Поэтому он просто поцеловал ее и произнес:

— Ну, вот и хорошо! Теперь я оставлю тебя с легким сердцем, — право же, я и так задержался за всеми этими пересудами. Ступай прогуляйся — если хочешь, пригласи с собой Синтию. А мне пора. До свидания, малышка моя.

Эти незамысловатые слова помогли Молли взять себя в руки. Мистер Гибсон для того их и произнес, и в этом заключалась истинная доброта по отношению к дочери. И все же, уходя от нее, он ощутил острый укол боли, которую, однако, довольно быстро сумел приглушить, самозабвенно отдавшись чужим заботам и треволнениям.

Глава 37

Страстный порыв, и что из этого вышло

Честь и слава иметь собственного воздыхателя вскоре выпала и на долю Молли, впрочем эту честь несколько приуменьшило то, что человек, прибывший к ним с единственной целью — предложить ей руку и сердце, в итоге сделал предложение Синтии. Дело в том, что в Холлингфорд явился мистер Кокс, дабы осуществить свое намерение, о котором оповестил мистера Гибсона два года тому назад, а именно: убедить Молли выйти за него замуж сразу же после того, как он унаследует состояние дяди. Мистер Кокс был ныне весьма обеспеченным, хотя и по-прежнему огненно-рыжим молодым человеком. Он прибыл в трактир «Георг» с собственными лошадьми и собственным грумом — не то чтобы он собирался активно упражняться в верховой езде, просто ему представлялось, что такие явные признаки богатства помогут ему добиться цели; что касается личных своих достоинств, их он оценивал с приличествующей скромностью, а потому полагался прежде всего на внешние эффекты. Сам он весьма гордился своим постоянством; воистину, если учесть, что в последнее время долг, приязнь и ожидания удерживали его у постели хворого и дряхлого дядюшки и, соответственно, ему крайне редко удавалось бывать в свете и наслаждаться обществом юных дам, подобная преданность заслуживала высочайшей похвалы — по крайней мере, в его собственных глазах. Тронула она и мистера Гибсона, который счел долгом чести не чинить юноше никаких препятствий, хотя при этом и питал тайную надежду, что Молли не окажется совсем уж глупой гусынюшкой и не станет внимать речам юнца, который так и не сумел запомнить разницу между апофизой и эпифизом. Жене он о прошлом мистера Кокса счел нужным сообщить лишь то, что это его бывший ученик, который отринул (это звучало как «забросил») медицинскую профессию, поскольку пожилой дядюшка оставил ему достаточно средств для праздной жизни. Миссис Гибсон, которая не могла не ощущать, что до определенной степени утратила благорасположение мужа, почему-то взбрело в голову, что она сможет вернуть себе доброе мнение супруга, если преуспеет в поисках жениха для своей падчерицы Молли. Она прекрасно помнила, что муж запретил ей предпринимать любые шаги в этом направлении, причем смысл его слов был совершенно определенным; однако смысл ее собственных слов настолько редко бывал определенным, а если и бывал, определенность эта была столь недолговечной, что то же самое она, ничтоже сумняшеся, приписывала и другим людям. В итоге мистера Кокса она встретила крайне приветливо и любезно.

— Для меня несказанное удовольствие —